Рекомендую.
http://www.rusrep.ru/article/2011/01/26/report
" ... В махачкалинских маршрутках нередко случаются словесные перепалки между девушками в хиджабах и девушками в современной «светской» одежде.
— Одни террористки кругом! Достали уже со своими мешками! — говорит та, что в короткой юбке, той, что в хиджабе. — Почему я должна ездить в одной маршрутке с вами?!
— Иди пешком, — отвечает ей девушка в хиджабе. — Я же не спрашиваю, почему я должна ездить в одной маршрутке с проститутками.
— Я не проститутка!
— А я не террористка!
Они умолкают. Наверное, одна напоминает себе, что мозги под хиджабом давно промыты, а другая, что терпение — ключ от рая. Но количество девушек в хиджабах на махачкалинских улицах растет. И светских дагестанских женщин пугает скорее сама эта тенденция.
До мозга костей светская женщина И., работающая на светской работе
, говорит:
— Я лично больше боюсь бородатых, чем ментов. От ментов я защищена своими светскими взглядами, а вот от этих... Они не будут окружать мой дом, а просто подкараулят у подъезда — от этих я не защищена ничем. Кроме тех же ментов. Я честно пытаюсь быть терпеливой и терпимой. А потом вдруг девочка-приятельница, которая еще вчера смотрела на тебя раскрыв рот, которой ты помогала, вдруг влюбляется в тюбетеечника, выбрасывает свои диски с рок-музыкой, заматывается в эти хиджабнутые тряпки и говорит тебе: «Все эти ваши книги и скульптуры — их надо уничтожить!» И ты теряешь дар речи. Знаешь, я человек мирный, сострадательный, но тут... Мне все время хочется заорать в ответ: «Пошли вон в свои вонючие аулы, ишаки! Вон из моего города, в котором вы насаждаете сейчас свои законы!» Потом ловлю себя на этой мысли, начинаю стыдить. Но недолго. И понимаю, что постепенно зверею.
Видимо, это озверение происходит с обеих сторон: звереют и те и эти. Можно только гадать, что будет в этой республике, когда озверение достигнет своего пика.
У девушки по имени N и ее матери по имени N, которых я отыскала в селе N, нет никаких причин для слез. Несколько недель назад погиб их сын и брат — но причин нет. Он стал шахидом, он сейчас в раю.
— Когда показывают убитых боевиков по телевизору, они улыбаются, — говорит мать.
— Нет, это не правда… — говорю я. — Я видела…
NEWS TEAM/AP
Два года назад погиб еще один их родственник — муж молодой N. Он был идейным боевиком, и во время спецоперации его застрелил снайпер. Тело им не отдали. Зато забрали брата N. Забрали и пытали. Когда отпустили, он несколько месяцев просидел дома — боялся выходить на улицу. После взрывов в московском метро сказал матери: «Чем сидеть и ждать, пока меня заберут, я лучше уйду в лес. Пыток я больше не выдержу: назову любые пятнадцать фамилий, подставлю невинных людей». Мать встала у него на пути. Но что она может против мужчины в два метра ростом?
Каждый раз, когда в республике проходили спецоперации, женщины N бросались к телевизору. Несколько недель назад мать увидела на экране труп со спины и закричала: «Это мой сын!» Она была права.
Девушка N сидит на полу и смотрит на меня из-под зеленого хиджаба горящими глазами. Она говорит, что хотела бы забраться ко мне в мозг и прочесть мои мысли.
— Это невозможно, — говорю я ей.
Но мать и дочь все равно открывают мне свои мысли и душу. А я искренне хочу их понять. Я пятый день в Дагестане. Здесь каждый день проходят спецоперации. Здесь территория абсурда и смерти. Но я где-то читала, что абсурд — это лишь фигура речи, любой абсурд можно понять.
— На место каждого убитого боевика встанут пятеро новых, — говорит мать.
И я представляю поле, засеянное зубами дракона. Я представляю, как из земли вырастают синие люди в портупеях и с автоматами.
Девушка N искала истину и нашла ее в исламе. Хорошо это или плохо? У нее есть смысл жизни. Она думает, что каждый день совершает благие деяния. Я хочу понять, хорошо это или плохо. В Коране девушка N нашла подтверждение своей веры, она мечтает о рае. Так хорошо это или плохо? Я должна понять сейчас, не сходя с этого места.
— А нельзя здесь, в этой жизни, жить, как в раю? — спрашиваю я ее.
— Нет, невозможно. Как? Рай… Там шикарно… Там роскошно… Там нет ни забот, ни хлопот. Там Аллах вознаградит нас за все, что было на земле. Там прекрасная природа. И человек там не нуждается в пище, сне, он не болеет, там нет смерти, нет боли… Там все близкие твои рядом!!! Там так хорошо, что я и представить себе не могу, как там хорошо…
— Отчего же лица убитых боевиков так несчастны?
— Одно дело, когда ты лежишь в постели и Аллах тебя забирает. А другое — когда тебя из бронетранспортера расстреливают… Но трупам ни горячо и ни холодно.
— Но живым-то и горячо, и холодно. Живые, когда их расстреливают… там дикая паника.
— В том-то и дело, что паники никакой нет! — кричит мать N. — Почему они не сдаются? Это ваши бойцы в Приморье сдались, потому что делали это ради бравады, а не ради идеи. А вы посмотрите: двадцатилетние девушки не сдаются! У них вся жизнь впереди.
Девушке N двадцать лет. Ее брат был на два года старше. Что будет с ней, когда ей тоже исполнится двадцать два? На что она способна ради идеи?
— Неужели они не хотят просто жить, родить детей? Почему?! — спрашиваю я, вспоминая маленькие ступни в черных носках.
— Не надо нас лечить! — кричит мать. — Не надо нам указывать, как жить, мы и так знаем! Не нужно нам врать, понимаете?! Наш президент взял пример с вашего, тоже любит показать, какой он — душа нашего народа. Над его декларацией о доходах
за прошлый год весь Дагестан хохотал! Зачем?! Зачем до такой степени унижать нас и унижаться самому?!
— Ваших сыновей убивают. Почему вы такие спокойные?
— А что, мы должны на себе волосы рвать?
— Да…
— Это его выбор. Я говорила, я плакала, когда он уходил, — говорит мать, и я злюсь на этих женщин, по-прежнему не понимая, зачем я вообще столько дней пытаюсь разобраться во всем этом. Во мне просыпается тот милиционер из оцепления: есть черное, есть белое, наше метро взорвано — это черное, сделавшие это должны получить по заслугам — это белое. Зачем мне их понимать?!
— Он ушел потому, что не хотел жить по этим законам, — продолжает мать. — Зачем ему страна, которой вообще неинтересно, почему люди так поступают! Ну! Почему! Они! Целые сутки! Сопротивляются?! Ну! Почему! Они! Не выходят?! — орет она. — Что у них в головах? Почему никто ни разу даже не попытался задаться этим вопросом? Почему? Почему?.. И если! Кто-то! Думает! Что есть! Разрешение! Этого! Конфликта! Притом что нас! Никто! Не хочет! Понять! То его! Нет!
— Чего вы хотите?
— Мы хотим шариата, — говорит девушка. Она сверлит меня глазами из-под хиджаба. Она отчаянно пытается забраться в мой мозг. Но он закрыт. — Менты любят говорить: «Мы даем им кричать “азан”, мы даем им ходить в их одежде, что им еще надо?!» Но кто они такие?! Чтобы давать мне! Кричать «азан»?! Нет! Сегодня они дают, а завтра их перемкнуло?! Завтра им показалось, что я шахидка, и они просто закинут меня в багажник, изобьют… И им за это ничего не будет! Вы думаете, мы не обидимся?! Ваш президент думает, мы не захотим отомстить?!
— Вы взорвете себя в метро?
— Нет… я не собираюсь взрывать себя в метро. Но я бы взорвала себя в ФСБ, потому что они не люди.
— Я тоже хочу шариат, — говорит мать. — Я хочу знать, что, если я украду, мне руку отрубят. Дайте мне хоть один справедливый суд!
— Послушайте, если кто-то вас обидел, это его проблемы. Всевышний, как вы говорите, сам с ним разберется. Это он — плохой. Но не вы…
— Вы абсолютно не правы! — отвечает девушка. — Убили вашего брата! Вы не пойдете мстить?!
В этот момент я окончательно понимаю, что шариат тут вообще ни при чем. Эти женщины готовы взорвать себя в ФСБ, но не готовы довериться всевышнему, предоставить ему право высшей юрисдикции. А значит, им нужен вовсе не шариат, им нужна обыкновенная земная справедливость: исламская, европейская, советская — не важно. Главное, чтобы настоящая, действующая. Это тот компромисс, на который они бы пошли. Но предложить его им некому.
— Я плачу, по ночам плачу, — говорит мать, и в ее глазах наконец-то появляются слезы. — Но стараюсь, чтобы этого никто не видел. И по телефону не говорю трагическим голосом: нас прослушивают, так зачем их радовать?
— Что вам нужно кроме шариата?
— Диалог и понимание!
Я представляю себе этих людей канатоходцами. Они идут по высоко натянутому канату без страховки. Они, как семена, срываются, падают на землю зубами дракона, и из них растут новые и новые люди, убежденные в том, что им нужен шариат... "
Наверх Вниз 
бабаи видать все-же непонимают 
Предыдущая страница
Следующая страница