В Новом Завете два слова переводятся как храм, и в обоих случаях это правильный перевод, но
они существенно различаются между собой. Сам Храм называется наос. Это сравнительно
небольшое здание, которое включало Святое и Святое Святых, в которые мог входить лишь
первосвященник, да и то лишь в День Очищения. Но сам наос был окружен огромным
пространством, на котором были расположены последовательно множество дворов. Сперва шел
двор язычников, в который мог войти каждый, но дальше которого язычникам было запрещено
ходить под страхом смертной казни. После этого шел двор женщин, в который вели Красные
ворота, через которые мог пройти каждый израильтянин. Дальше шел двор израильтян, в
который входили через Никаноровы ворота, большие ворота из коринфской бронзы, которые
открывали и закрывали двадцать мужчин. В этом дворе собирался народ для храмовых служб.
Во дворе священников, в который могли войти только священники, стоял большой жертвенник
всесожжения, жертвенник для курения, семисвечный светильник, стол для хлебов предложения
и большой медный умывальник, а позади него стоял сам наос. Весь район, включая все дворы, в
Библии тоже называется Храмом, в греческом это хиерон. Будет лучше, если мы будем различать
эти два понятия, и оставим слово Храм для Храма, то есть для наос, а Храмом хиером, будем
называть все принадлежащие к Храму притворы.
Сценой действия этого отрывка является двором язычников, в который мог войти любой
человек.

Пасха была важнейшим иудейским праздником. Как мы уже видели, в законе было сказано, что
каждый взрослый иудей, живший не далее двадцати пяти километров от Иерусалима, был обязан
принять в нем участие. Но на Пасху в Иерусалим приходили не только иудеи из Палестины. К
тому времени иудеи уже были разбросаны по всему миру, но никогда не забывали ни веры
предков, ни земли предков и мечтой каждого иудея - где бы он ни жил - было провести хоть
одну Пасху в Иерусалиме. Это может показаться невероятным, но иногда на Пасху в святом
городе собиралось до двух с лишним миллионов иудеев.
Каждый иудей старше девятнадцати лет должен был платить храмовый налог; его должны были
платить все, для того, чтобы в Храме каждый день могли приноситься жертвы и отправляться
храмовые церемонии. Этот налог составлял полсикля. По сведениям римского историка Иосифа
Флавия сикль равнялся 4 римским динариям, а поденная плата наемного работника составляла
по Мат. 20,2 один динарии, т.е. 1/4 сикля; следовательно, храмовые полсикля были двухдневной
платой работника. В Палестине имели хождение на равных правах всякие серебряные монеты -
римские, греческие, египетские, тирские, сидонские и собственно палестинские. Но храмовый
налог полагалось платить галилейскими сиклями или священными сиклями - это были иудейские
деньги и их можно было приносить в дар Храму; прочие деньги и монеты были иностранные, и
потому нечистые, ими можно было оплачивать прочие долги, но не долг Богу.
Паломники прибывали в Иерусалим со всех концов света и привозили самые разнообразные
монеты, и потому во дворах Храма сидели меновщики денег. Если бы они работали честно, то
это было бы нужное и хорошее дело, но они брали комиссионные в размере приблизительно 1/12
сикля за каждые полсикля и еще 1/12 сикля за каждые полсикля сдачи, если приходилось
разменивать большую монету. Таким образом, если приходил человек с монетой эквивалентной
стоимостью в два сикля, он должен был уплатить 1/12 сикля за размен и еще 3/12 сикля, чтобы
получить сдачу в 3 полсикля, то есть 4/12 сикля или около дневного заработка.
Этот храмовый налог и такой способ обмена денег приносили баснословные суммы дохода.
Ежегодный доход Храма от налога был оценен приблизительно в 125.000 сиклей или 418.750
золотников, а прибыль меновщиков денег равнялась 1/8 этой суммы, или 15.000 сиклей. Когда
римский полководец Красе в 54 г. до Р. Х. взял Иерусалим и добрался до храмовой
сокровищницы, он взял оттуда более 4.000.000 сиклей, что было еще далеко не все.
Но то, что меновщики брали комиссионные за размен монет паломников не представляло
нарушения закона. В Талмуде сказано: "Нужно, чтобы каждый платил за себя полсикя и потому,
если кто придет разменять сикль на два полсикля, он должен оставить меновщику какую-то
прибыль". По-гречески эти комиссионные назывались коллубос, а меновщики денег коллубустай.
От этого слова коллубос, произошло имя Коллибос в греческой и Коллибус в римской комедии,
что значит почти то же, что Шейлок в английском.
Гнев Иисуса вызвало то, что паломников, которые и так с трудом могли собрать нужную сумму,
меновщики обирали чрезмерными комиссионными. Его возмутила бессовестная и вопиющая
социальная несправедливость, которая процветала во имя религии.
Помимо меновщиков денег там были еще торговцы быками, овцами и голубями. Очень часто
посещение Храма было связано с жертвоприношениями. Многие паломники хотели принести
благодарственную жертву за благополучное путешествие в святой город. Кроме того, многие
действия людей и события в их жизни были связаны с определенными жертвоприношениями. И
потому может показаться естественным и удобным, что животных для жертвоприношений
можно было купить во дворе Храма. Это, может быть, было бы и неплохо, но закон требовал,
чтобы приносимое в жертву животное было без изъянов и пороков, и храмовые власти
назначали инспекторов для проверки подлежащих принесению в жертву животных. За проверку
полагалось платить сбор в размере 1/12 сикля. Если животное для жертвоприношения было
куплено за пределами Храма, его, скорее всего, забраковывали при осмотре. А пара голубей,
которая за пределами Храма стоила один сикль, в Храме стоила в двадцать раз больше. Это был
неприкрытый грабеж бедных и скромных паломников, которых, фактически, шантажом
принуждали покупать животных для жертвоприношения в храмовых лавках, если они хотели
принести жертву. Это была вопиющая несправедливость, усугубленная тем, что совершалась во
имя истинной религии.
Вот это и вызвало жгучий гнев Иисуса.

1. Он поступил так потому, что осквернялся дом Божий. В Храме богослужение совершалось без
всякого благоговения.

2. Иисус действовал так, чтобы показать, что вся система жертвоприношения животных
совершенно бессмысленна - пророки уже в течение многих веков говорили об этом. Иисус поступил так,
чтобы показать, что жертвоприношение животных не может исправить отношений человека с
Богом.

3. И есть еще одна причина такого поступка Иисуса. В Евангелии от Марка есть маленькая
заметка, которая отсутствует в остальных Евангелиях: "дом Мой домом молитвы наречется для
всех народов" (Мар. 11,17). Храм состоял из ряда дворов, ведущих к Святому: сперва двор
язычников, потом двор женщин, затем двор израильтян и наконец двор священников. Вся
купля-продажа происходила во дворе язычников, куда только и мог войти язычник, ибо дальше
ему доступ был закрыт. И вот, если Бог тронул сердце какого-нибудь язычника, он мог войти во
двор язычников помолиться, подумать и приблизиться к Богу. Двор язычников был
единственным местом, где он мог находиться.
Но меновщики и торговцы создавали во дворе язычников гам и шум, в котором человек не мог
молиться. Постановка дел, таким образом, исключала язычников из присутствия Бога.

Храм жил своей, установленной законами Торы и освященной тысячелетней традицией, жизнью. Эти законы тщательно соблюдались. Многочисленные паломники, заполнявшие Храм с утра и до позднего вечера, направлялись бдительной храмовой стражей по установленному пути. Стража встречала каждого у ворот и давала незнакомому с правилами точные указания, куда и как ему пройти, чтобы не нарушить святость места: с жертвой из животных - по одному пути, к жертвеннику, с денежным приношением - к сокровищнице. Запрещалось входить на территорию Храма с кошельком и с обычными "повседневными" деньгами. Деньги оставлялись дома, на территорию Храма приносили только пожертвования и приводили животных, предназначенных для жертвоприношения. Поэтому вся предварительная деятельность была вынесена за пределы Храма. Жертвенных животных продавали и покупали на Овечьем рынке, около Овечьих ворот, на северо-запад от башни Антония. Там толпилась масса народа: торговались, покупали, пользуясь советами левитов, животных для жертвоприношения. Тут же, в Овечьем бассейне (по Евангелиям "Вифезда") левиты тщательно мыли жертвенных животных. Шум, гам, крики торговцев, блеяние и мычание животных - словом, Восточный базар.

На Храмовой горе (но не на территории Храма!), на специальном, издревле выбранном месте, по преданию, у высокого кипариса стояли клетки с голубями, предназначенными для жертвоприношения. Голуби пользовались особым спросом, так как были доступны самым бедным людям, желающим принести жертву Господу: "Если же он не в состоянии принести овцы, то в повинность за грех свой пусть принесет Господу двух горлиц или двух молодых голубей, одного в жертву за грех, а другого во всесожжение" (Левит, 5:7). Во исполнение другой заповеди: "Вот закон о жертве мирной, которую приносят Господу: если кто в благодарность принесет ее, то при жертве благодарности он должен принести хлебы, смешанные с елеем, и пресные лепешки, помазанные елеем, и пшеничную муку, напитанную елеем..." (Левит, 7:11 - 12), здесь же продавался елей*, прошедший проверку на ритуальную чистоту.

На территории же Храма царила торжественная тишина, нарушаемая только ритуальными возгласами священников и молитвами паломников. Любой нарушитель был бы тотчас же схвачен храмовой стражей и примерно наказан. Немыслимо, чтобы кто-то мог бичом наводить на территории Храма свои порядки и выгонять кого бы то ни было. Утверждать, что на территории Храма могли находиться менялы и торговцы, а тем более волы и овцы - это значит не знать законов абсолютно!

Менялы, по всей вероятности, относились к храмовой службе, так как трудно предположить, что первосвященник предоставил бы любому, такую прибыльную деятельность, как обмен денег. Мы уже говорили, что единственной узаконенной монетой на территории Храма являлся шекель. Менялы были обязаны занять свои места на Храмовой горе (не в Храме!) на отведенной для этого территории за три недели до наступления основных праздников: Песах, Шавуот и Суккот* (М Шкалим 13). Еще со времен сооружения Второго Храма специально для этой цели была выделена территория, и ни у кого из верующих это традиционное положение никакого протеста не вызывало.